День муравья » 56. ПОГРУЖЕНИЕ

Погружение. Теперь она полностью покрыта водой.

Дышать невозможно. Окруженная водой, она лежит, ни о чем не думая.

Она любит воду.

В воде ее волосы становятся эластичными, а кожа становится упругой, как картон. Летиция Уэллс называла это ежедневным банным ритуалом.

Так она расслаблялась: теплая вода и тишина. Она чувствовала себя озерной принцессой.

Она лежала, задержав дыхание, пока ей не начало казаться, что она умирает.

Каждый день она понемногу увеличивала время пребывания под водой.

Подтянув колени к подбородку, как зародыш в амниотической жидкости, она медленно качалась в водном танце, смысл которого был известен только ей.

Она выбрасывала из головы все лишнее: прочь рак, прочь братья Сальта (дин-дон), прочь редакция «Воскресного эха», прочь ее красота (дин-дон), прочь метро, прочь матери-несушки. Генеральная летняя уборка.

Дин-дон.

Она вынырнула из воды. Все вокруг кажется таким сухим. Сухим, враждебным (дин! дон!)… шумным.

Ей не показалось: в дверь звонили.

Она поднялась из ванны, как амфибия, обретающая воздушное дыхание.

Взяла банный халат, завернулась в него и мелкими шагами прошла через гостиную.

— Кто там? — спросила она через дверь.

— Полиция!

Она посмотрела в глазок и узнала комиссара Мелье.

— Что это вы так поздно?

— У меня ордер на обыск.

Она открыла.

Он выглядел непринужденно.

— Я был в КОХ, там мне сказали, что вы стянули пробирки с реактивами — разработку братьев Сальта и Каролины Ногар.

Она тут же принесла пробирки и отдала их ему. Он задумчиво смотрел на них.

— Мадемуазель Уэллс, можно спросить вас, что в них?

— Я не собираюсь облегчать вам работу. Химическую экспертизу оплатила моя газета. Результаты принадлежат только ей и никому другому.

Оробевший, он все еще стоял на пороге, в помятом костюме, а эта миловидная девушка бросала ему вызов.

— Мадемуазель Уэллс, пожалуйста, вы позволите войти? Мы могли бы немного поговорить? Я не отниму у вас много времени.

Он, должно быть, попал под сильный дождь. Весь промок. Под его ногами на половик уже натекла целая лужа. Она вздохнула:

— Ладно, но у меня очень мало времени.

Он долго вытирал ботинки, прежде чем решился переступить порог гостиной.

— Мерзкая погода.

— После такой жары — сразу ливень.

— Все времена года перепутались, резкий скачок от жары и сухости к холоду и дождю.

— Проходите, присаживайтесь. Хотите чего-нибудь выпить?

— Что предложите?

— Медовуху.

— Что это такое?

— Смешивают воду, мед и дрожжи, дают побродить. Напиток олимпийских богов и кельтских друидов.

— Ну, давайте напиток олимпийских богов.

Она подала ему бокал и вышла.

— Вы подождите, мне надо высушить волосы.

Как только из ванной раздался шум фена, Мелье резко вскочил, решив воспользоваться этой передышкой и осмотреться.

Роскошная квартира. Все обставлено с большим вкусом. Нефритовые статуэтки расставлены парами. Галогеновые лампы подсвечивают развешанные по стенам рисунки на биологические темы.

Он подошел к одной.

Десятка полтора муравьев со всех концов света прорисованы до мелочей, под ними надписи.

Фен продолжал гудеть.

Черные муравьи с белыми волосками, похожие на рокеров (Rhopalothrix orbis), муравьи с торчащими на груди рогами (Acromyrnex mirabilis), длинноволосые муравьи, похожие на хиппи (Tingimyrmex mirabilis). Сколько же разных видов муравьев, удивился комиссар.

Но он был не в энтомологической экспедиции. Приметив лакированную черную дверь, он подергал ее. Она оказалась запертой на ключ. Он достал из кармана шпильку и уже собирался открыть замок, но шум фена вдруг прекратился. Поспешно он уселся на место.

Прическа а-ля Луиза Брукс вернулась на свое место. На Летиции Уэллс было надето длинное черное шелковое платье, присборенное на талии. Мелье пытался не поддаться соблазну.

— Вы интересуетесь муравьями? — спросил он светским тоном.

— Не очень, — сказала она. — Это мой отец ими интересовался. Он был крупным специалистом по муравьям. Эти рисунки он подарил мне на двадцатилетие.

— Ваш отец — профессор Эдмон Уэллс?

Она удивилась:

— Вы его знаете?

— Слышал о нем. У нас в полиции он больше известен как владелец проклятого подвала на улице Сибаритов. Помните то дело, когда два десятка людей исчезли в бездонном подвале?

— Разумеется! Между прочим, среди этих людей были мой кузен с кузиной, мой племянник и моя бабушка.

— Странное дело, верно?

— Как же так, вы так любите загадки, а тайну их исчезновения расследовали не вы?

— Тогда у меня было другое дело. Подвалом занимался комиссар Ален Билшейм. И, как потом оказалось, весьма неудачно. Он, как и все остальные, так и не поднялся наверх. Но вы ведь тоже любительница загадок, я думаю…

Она насмешливо улыбнулась.

— Больше всего на свете люблю их разгадывать, — сказала она.

— Вы полагаете, вам удалось выйти на след убийцы братьев Сальта и Каролины Ногар?

— Я пытаюсь. Это наверняка будет интересно моим читателям.

— Вы не расскажете мне, как продвигается ваше расследование?

Она покачала головой:

— Пусть лучше каждый идет своим путем. Так мы не будем друг другу мешать.

Мелье достал жвачку. Он чувствовал себя уютней, когда жевал. Затем спросил:

— Что за этой черной дверью?

Летицию Уэллс удивил резкий тон заданного вопроса. Она быстро замяла возникшую неловкость. Пожав плечами, мило ответила:

— Там мой кабинет. Но я вам его не покажу. Там просто Содом и Гоморра.

Она достала сигарету, вставила ее в длинный мундштук и прикурила от зажигалки в форме ворона. Мелье вернулся к тому, что его интересовало:

— Вы хотите сохранить ваше расследование в тайне. Но я все-таки скажу вам, куда я продвинулся.

Она выпустила маленькое облачко перламутрового дыма.

— Как вам угодно.

— Вернемся назад. Все три наши жертвы работали в КОХ. Можно было бы склониться к мрачному мотиву профессиональной зависти. На крупных предприятиях соперничество встречается довольно часто. Люди на части рвутся ради продвижения по служебной лестнице или повышения зарплаты, и в научном мире много таких жадных до наживы. Так что, согласитесь, гипотеза о химике-сопернике имеет право на жизнь. Допустим, некто отравил своих коллег препаратом с замедленным действием. Это объясняет происхождение ран в пищеварительной системе, которые обнаружены при вскрытии.

— Вы опять запутались, комиссар. Вы одержимы идеей яда и забываете о страхе. Сильный стресс тоже может вызвать повреждения, а все четыре наши жертвы были очень напуганы. Страх, комиссар, страх — вот узел проблемы, и ни вы, ни я еще не поняли, чем был вызван ужас, запечатленный на их лицах.

Мелье возразил:

— Я, конечно, задавался вопросом об этом страхе и даже обо всем, чего боятся люди!

Она снова выдохнула белое облачко табачного дыма.

— А вы сами, комиссар, чего боитесь?

Его застали врасплох: он сам собирался спросить ее об этом.

— То есть… ммм…

— Ну есть же что-то, что вас пугает больше всего, разве не так?

— Я не прочь признаться вам, но взамен вы мне так же искренне ответите, чего боитесь вы.

Она посмотрела ему в глаза.

— Хорошо.

После некоторого колебания он произнес:

— Я… я боюсь… я боюсь волков.

— Волков?

Она расхохоталась, повторяя «волков», «волков». Затем поднялась с кресла и снова налила ему полный стакан медовухи.

— Я сказал правду, теперь ваша очередь.

Она подошла к окну. Казалось, вдали она увидела что-то очень интересное.

— Хм… я… я боюсь… я боюсь вас.

— Перестаньте шутить, вы обещали быть откровенной.

Она повернулась и выпустила завиток. Ее сиреневые глаза блестели, как звезды, сквозь бирюзовый дым.

— Но я искренна. Я действительно боюсь вас, а следовательно — и всех людей. Я боюсь мужчин, женщин, стариков, старух, младенцев. Мы везде ведем себя как варвары. Я считаю нас физически убогими. Никто из нас не сравнится по красоте с кальмаром или комаром…

— Вы правы!

В поведении молодой женщины что-то изменилось. Какая-то мучительная слабость появилась в ее так хорошо контролируемом взгляде. В ее глазах появилось некое безумие. В нее будто вселился какой-то дух, а она и не думала ему противиться. Барьеры рушились. Больше не было цензуры. Она забыла, что перед ней комиссар полиции, с которым она едва знакома.

— Я считаю нас претенциозными, нахальными, самодовольными, возгордившимися тем, что мы люди. Я боюсь крестьян, священников и солдат, я боюсь докторов и больных, я боюсь тех, кто желает мне зла, и тех, кто желает мне добра. Мы разрушаем все, к чему прикасаемся. Мы оскверняем то, что нам не удается уничтожить. Ничто не укрывается от нашего неугасимого стремления все изуродовать. Я уверена, марсиане не прилетают к нам потому, что мы их пугаем; они робкие, они боятся, что мы сделаем с ними то же, что с окружающими нас животными, да и сами с собой. Я не испытываю гордости оттого, что я чело век. Я боюсь, я очень боюсь себе подобных.

— Вы в самом деле думаете так, как говорите?

Она пожала плечами.

— Сравните, сколько людей убито волками и сколько — людьми: вам не кажется, что мой страх, как бы это сказать… более оправдан, чем ваш?

— Вы боитесь людей? Но ведь вы тоже человек!

— Я это прекрасно осознаю, и, кроме того, временами я боюсь… себя.

Он ошеломленно смотрел на ее лицо, искаженное внезапной ненавистью. Неожиданно она успокоилась:

— Давайте сменим тему! Мы оба любим загадки. Вы удачно зашли, сейчас время нашей национальной передачи про загадки. Предлагаю вам посмотреть самый щедрый дар нашей эпохи — мой телевизор.

— Спасибо, — сказал он.

Она переключала программы, пока не нашла «Головоломку для ума».